ДНЕВНИК

Геннадий Леликов

- Да какой я художник, - говорил он, - ни Шилов, ни Репин, - бумагомаратель. Душа просится к ватману! Нет ватмана под рукой, рисую на этом.
И он показывает плакат, на котором Ленин с протянутой вперед рукой: «Верной дорогой идете, товарищи!». Под рукой Ленина - тьма народа.
- Там же Ленин, - говорят ему.
- Но я же его не трогаю, - улыбается он. – У Ленина своя, а у меня своя дорога. Не дорога, а «Тихая заводь».
И, верно. На одной стороне будто пинают тебя: "иди вперед!" На другой – «присядь, отдохни, подумай. Не спеши никуда» .
Художник Ганя – двадцатидвухлетний шустрый паренёк с копной каштановых волос, скуластый и с талией Махмуда Эсамбаева.
Учительствует.
- К чему мне эта школа, ну не учитель я, - убеждает друга, - не учитель.
Я рисовать хочу. Видишь, всю зарплату угробил на краски.
Не отвлекай меня, я пошёл рисовать!
Он собрал какие-то листы чистой белой бумаги, сунул в сумку фанерку, аккуратно закупорил гуашевые краски, поставил туда же акварельные и отправился на берег реки.
Уселся не сразу. Ходил искал место посуше, поудобнее и, чтобы ветер сюда не задувал.
Подобрал нужный сюжет.
Если ушёл, - считай, до темноты. Домой возвращался в приподнятом настроении: «Посмотри, - говорил жене, - что я натворил," вынимая не один, а сразу несколько рисунков или набросков пейзажа. Его жена, Пава Павловна, старше мужа на три года. Полная, розовощекая брюнетка с всепоглощающими цыганскими глазами, с обаятельной улыбкой и тонким чувством юмора.
- Я уж думала на ужин ты вовсе не придешь, - отчитывала мужа, - зарисовался в доску.
- Доска называется палитрой, - отшучивался Ганя.
- Этой бы доской да по твоей башке, - кипятилась она.
– Лёнька надоел спрашивать, где папка, где папка?
Лёнька – трёхлетний сынок Павы Павловны. Ганю стал называть сразу же, как только два года назад они сошлись. Лёнькин отец бросил его в городе, когда Лёнька ещё находился в роддоме.
Гане хотелось иметь своих детей, да что-то не получалось.
Было у Павы Павловны два выкидыша. Говорили что-то слабое, а теперь и вовсе затишье.
Как-то Григорий Забродин подъехал на «Урале».
- Ганя, хватит корпеть над книжками да тетрадками, поехали на рыбалку, рыба идет на нерест.
У Гани два хобби: художество и рыбалка. Он бросил все домашние дела, в люльку побросал сети и по лесной просеке они поехали в верховья реки.
- Сюда рыбоохрана не доберется, - успокаивает Григорий.
Ганя трусливо озирается и прислушивается к вечерним звукам, не тарахтит ли где моторка, на которой рыскала рыбоохрана.
- Какой – никакой я – учитель. Стыда потом не оберешься. Начнут причесывать на профсобрании, да ещё директор влепит выговор, - осторожничает Ганя.
- Не бойсь! Гляди, какая тишина, как на курорте.
Вечер догорал закатом, который сквозь деревья золотыми блестками падал на темные несущиеся воды, которые облизывали песчаные берега, заросшие травой и кустарниками.
Высоко на сосне вколачивал гвозди дятел, оповещая о присутствии.
Какие-то птахи, переговариваясь в подлеске, готовились ко сну.
Звуки редели и гасли.
Сети поставили в заводи, куда забежала протока, образовав озерко.
Горная река, петляла в стороне, метрах в пятидесяти. Рыба метала икру на быстрине.
Развели костер. Нижние ветки сосен, освещенные пламенем, нависли абажуром.
- Выпить-то есть? - спросил Григорий.
- А как же, у меня нычка не пустует, - отвечает Ганя.
- Моя Капа тоже держит меня под контролем, но я заехал в магазин.
Как без этого на природе, да ещё на рыбалке?
Всё успокоилось, улеглось. Лес замолчал, стих ветер. Спустились сумерки.
По-иному ощущаешь окружающий мир. Закипела в котелке вода, в нее бросили заварку, влили молоко, отставили котелок в сторону, разложили еду. Выпили.
- А чё у тебя с Павой Павловной? – спросил Григорий, когда водка прокатилась по пищеводу, неслышно опустилась в желудок, потом обожгла мозг.
- О чём ты? – тем же вопросом, как бы ни о чём, переспросил Ганя, разливая по второй.
- Сколько уже живёте, а дитя не наживёте…
- Да у нас есть один, - парирует Ганя.
Григорий не унимается: «Хорош, да не Гаврош. Тебе уже под тридцать, нужен продолжатель. Я знаю, ты добрый человек, но доброта без разума пуста. Да и в рюмку стал частенько заглядывать. Я не говорю о той, что пьём здесь, тут грешно не выпить».
Пока Григорий произносил длинную тираду, у Гани в расстроенной душе давно гнездился неупокой. Внутри ныло и стонало. Ему и без этих слов горько.
- Да мне, Гриша, и без твоих назиданий нелегко. Никчемный я.
Не каждому даёт Господь детей. Человек предполагает, а Господь располагает. Видно, не будет их. Боль заглушаю картинами, все зовут художником.
«Художник» - высокопарное слово, но пусть когда-нибудь напишут обо мне это слово с маленькой буквы.
Пока всё нарисованное мной – мазня, но стараюсь найти своё, да и не рисовать не могу. Гляди, какая красоища-то!
- Мне твоя, как ты говоришь «мазня» приятно нравится, - Григорий поменял акцент разговора. – Особенно люблю зимние пейзажи. Горы, деревья в снегу! Замершая речка! Набьешь руку и станешь настоящим художником.
- На художника надо учиться, а где здесь, в деревне, я смогу? Престарелых родителей не бросишь. Когда тяжко на душе, пью.
Говорят: «горьким лечат, а сладким калечат…»
- Горе в вине не утопишь, сам утонешь. Ты вот пишешь картины и тем самым в них изливаешь душу. Я думаю, этого мало. Чтобы заполнить свою жизнь чем-то другим, начни, друг, вести дневник.
Я как-то писал, но потом семья, дети. Стало некогда, а у тебя времени достаточно.
Записывай факты, события, даже погоду и увидишь, что это полезно не только для себя. Кому-то когда-нибудь да пригодится. Человек в этой жизни должен что-либо оставить, иначе жизнь бессмысленна.
Эта идея Гане сильно понравилась. После возвращения с рыбалки, он каждый вечер стал уединяться и писать, писать. Завел специальную толстую тетрадь. Иногда слов не хватало, дополнял рисунками.
Воскресенье.
Целый день N- до 7 баллов. С утра был Григорий, вытащили лодку на
берег и перевернули. Готовимся к зиме.
21 декабря.
Пасмурно. Идет снег. Никуда идти не хочется. На душе так же
пасмурно. Смотрю в окно и рисую.
14 марта.
День выборов в Местные Советы. Меня выбрали депутатом. За что? За
какие заслуги? Говорят, нужен какой-то процент молодежи до 30 лет.
Попал в колею.
7 декабря.
Получился большой перерыв. Жена засекла. Теперь появился главный
Цензор. Как бы не ляпнуть лишнее слово.
28 декабря.
Всё-таки здорово, когда пишешь дневник или что-то вроде календаря.
Прочтешь и вспомнишь, что это было.
Пишу нерегулярно. Лень? А может, некогда. Или я тупой до основания?
Но ведь надо. Уже стукнуло 28 лет. Педагог из меня не получился.
Неужели жизнь в этом виновата? Пасую? Боюсь трудностей? Нет!
ЭТО мне не по душе. Но где и в чём найти себя? Просто терзание. А
подсказать некому. Друзей-то нет. Человек зависит от общества.
В обществе, но без друзей?
Суббота.
Прекрасные осенние дни! Как хочется на природу и рисовать, рисовать!
До чего надоела эта школа! Ушел бы на другую работу да не дают свои.
Ну и жизнь! Да! Не рожден я быть учителем, вот и весь «сказ Бажова».
1 января.
На вечере в клубе был Детом Морозом. Потом гуляли то у одних, то у
Других.
Ноет желудок. Водка вообще-то мне не идет.
Работы очень много: то уроки, то самодеятельность, то приносят что-то
нарисовать. Вот и крутишься. Жизнь суматошная.
Понедельник.
День рождения Ленина, а вчера была Пасха. 1-ый день. Странное
совпадение!..
Говорят, вчера здорово ловилась рыба…
Понедельник. - поистине день тяжелый.
Рисую, рисую. Везде жмет эта копейка. Где взять деньги? Работаешь, работаешь, а денег кукиш.
Среда.
Что-то с желудком. Проверялся у врачей. Кислотность 80%. Хотя бы пронесло. Надо меньше пить. Не хочу работать в школе, хочу там, где душа отдыхает. Работают же люди интересно, есть свободное время, есть природа, красота, чувства…

Я обнаглел, стал часто выпивать.
Сегодня проводили контрольную работу. Из 17 учащихся на положитель-
ную оценку написало 5 человек. Так больше работать нельзя! Какой из меня чучитель?
Куда-то и гожусь, но не учителем. Чтобы кого-то учить, надо самому учиться. Всю жизнь!
Пятница.
Прочитал вчера повесть «Жизнь Эрнста Шаталова». Повесть замечательная! В таких условиях человек нес людям добро. Мои мысли о педагогике совпадают с его мыслями. Неужели другие думают не так?
Почему государство мало внимания уделяет школе?
Мы – учителя государству глаза замазываем. Почему не все занимаются воспитанием, а всё свалили на школу?

- У моего приемного сына родился сын, назвали моим именем. Здорово! И в то же время больно. Отчего щемит сердце? Где в этой жизни Истина?
- С женой развелся.
Губит водка. Не могу бросить. Но я свою Павушку всё равно люблю. Не родила она мне никого, ну и пусть. Не в этом смысл семейной жизни, а в отношениях друг у другу. Но за что меня Господь наказал?
- Поручили в Доме культуры прочитать лекцию «О вреде самогона», чем насмешил зал. Все знают обо мне всё.
- Встретили Новый год более, чем весело.
Нарисовал и продал картину за 300 рублей. Картина называлась «4-е лося у реки». Меня нет на картине. Я – пятый…
- Снова со своею Павой Павловной вместе.
Со школой распрощался. Столько лет тянул не свою лямку. Не картины б, не выстоял.
Пава на пенсии, а я на «выслуге лет». Свобода! Только на что жить?
Буду рисовать. Наконец-то ни от кого не завишу.
- Сильно болит желудок, видно снова язва. Что делать? Начали ставить уколы, но пока очень тяжело.
Унес две картины в Сельсовет, обещали взять. Хоть какая-то прибавка к пенсии.

- Думаю сделать несколько картин и вынести к столовой, где останавливаются проходящие автобусы. Авось, да продам.
Не хочется расставаться с «Заповедным берегом», уж очень она мне нравится. Есть же любимые картины. Эта – как родное дитя.
- Получил пенсию 960 рублей. Ходил раздавал долги.
Как много уходит на пропой.
Люди относятся ко мне двойственно: и любят, и ненавидят.
- Вот это да! Мне уже 60 лет!
Совсем сильно заболел туберкулезом. Не знаю, сколько смогу протянуть, болезнь прогрессирует.

Ганя третий день лежал на железной узкой кровати в крохотной комнатушке за печкой.
Большое окно на весь двухметровый простенок выходило на улицу.
За домами сразу же поднималась гора.
За окном пела и смеялась весна.
Молоденькая березка, которую посадил три года назад, распустила малахитовые листики и аплодирует, зовёт на улицу.
Но Ганя не может встать. Он лежит, не поднимаясь. Ни есть, ни пить ему не хочется.
Внутренности жжёт, сосёт, будто там кто-то кромсает на мелкие кусочки.
Так шинкуют капусту.
Весь ссохся, стал похож на ценный мешочек, в котором перевозят деньги. Только денег никаких не осталось, пуст.
Он ещё в сознании. Бросает взгляд то на потолок, то на ветки березы, потом на зеленеющую гору и думает:
- Совсем недавно я был на той горе. Месяц назад. Какой вид! Хотел нарисовать, да руки уже не те, трясутся. И мольберт, и краски, и кисти, - все оставил там. Больше они мне не нужны. Сколько же всего у меня картин? 200? 300? Не меньше. Значит, я чего-то в этой жизни всё же успел.
Его мучила мысль, пришедшая, как ему казалось, ниоткуда:
ни один человек не властен над собой. Над всеми есть сила Небесная. Кто-то наблюдает за каждым из нас. Например, за мной. Он и наказал меня. А за что? -Ох, - глубоко вздыхает Ганя, - есть за что. Изменял жене, бросал её.
Предал единственного друга, лгал, изворачивался, малодушничал.
А уроки? Когда я был трезв? Вечно с похмелья. Что я и мог дать ученикам? Прав ты, боженька, поделом мне, поделом!.. Но я не ухожу в безвестность…
- Павушка! – еле слышно позвал жену. – Принеси мне полрюмочки, всё внутри запеклось.
- Ты же который день ничего не ел. Как на голодный желудок-то?
- Да есть ли он у меня? – прошелестел губами.
Пава Павловна приподняла подушку, на которой покоилась черепная коробка, обтянутая кожей.
От чуба не осталось ничего - клок седины. Полузакрытые впалые глаза. Пальцами раздвинула губы и влила.
Он проглотил, не поперхнувшись, и сразу обмяк.
Она медленно вернула его в прежнее положение и вышла.
Когда через двадцать минут подошла к кровати, Ганя лежал, подобрав колени к подбородку, такой маленький, немощный, словно не человек, а человечек с другой планеты.
На краю кровати за его спиной – раскрытый дневник.
На чистом листке последние записи дат и слова:
«То же.»
«Так же.»
«Без изменений.»



© Copyright: Геннадий Леликов, 2013

ДОНОР

Руки в резиновых перчатках выводят катетер. Капля крови срывается с иглы и разбивается о мою ладонь. Я подношу руку ко рту и слизываю кровь. Она кисло-сладкая. По телу расползается привычная усталость. В голове шум. Мысли наталкиваются друг на друга. Хочется спать. С трудом поворачивая голову, я наблюдаю, как закачивают кровь в мальчика, лежащего на соседней койке. Это мой сводный брат. У Егора серьезное заболевание. Без регулярного переливания он умрет. Я его донор. Тетя Римма, мама Егора, нежно гладит сына по голове. Я замечаю - она плачет. Егор раздраженно вертит головой и показывает мне язык.

Началось все с того, что я появился на свет. По рассказам бабушки, до последнего момента мама сидела дома, предпочитая соседскую старушку-знахарку опытным акушерам. Как только у мамы начались схватки, батя завел ржавую «буханку» и мы поехали в роддом. Но довезти меня не успели. Когда отец выносил маму из машины, я выпал прямо на снег, прихватив с собой длинную, скользкую пуповину. Выбежали медсестры, подняли меня, завернули в пуховую шаль, и отнесли в роддом. Через восемь лет мама и папа погибли в аварии. Потом умерла бабушка. От родных мне досталась лишь побрякушка на веревочке, вроде амулета с изображением человечка, натягивающего тетиву лука со стрелой.

Воспитатели в детском доме стали называть меня Сашей. А ребята из-за моей худобы дразнили Глистом. Поначалу было конечно неприятно, но потом я свыкся с обидным прозвищем. К тому же, каждый из ребят носил свою кличку: Барсук, Гнилой пупок, Шмоня, Зоб …

Жили мы дружно, хотя иногда меня поколачивали. Били в основном старшие мальчишки, да и то когда были выпивши. Однажды один из них схватил амулет и пытался сорвать его с моей шеи. Не помня себя от ярости, я сжал глотку обидчика с такой силы, что он повалился на пол и закашлялся. И меня оставили в покое. А некоторые даже стали побаиваться.

После того как мне исполнилосьодиннадцать, и меня забрали из детского дома, я мало чего вижу кроме больничных коек, надоевших катетеров и равнодушных глаз врачей.

Из меня литрами выкачивают кровь, чтобы продлить жизнь больному брату. В последнее время стало трудно передвигаться. Сил едва хватает, чтобы доковылять до туалета. Но заботливая тетя Римма с дядей Женей не забыли обо мне. На днях купили подержанную инвалидную коляску, и теперь меня легко можно отвезти в ближайшую больницу на переливание.

Я ненавижу будни. Когда взрослые уходят на работу, до обеда я остаюсь один на один с Егором. В обед приходит наша сиделка Сонечка. Она студентка. Учится в медицинском училище на втором курсе. Это суетливая девчушка с легкомысленными кудряшками и пронзительно звонким голосом. Обычно она приходит около часу дня, разогревает обед и зовет Егора на кухню. После того как они поедят, Сонечка приносит мне в койку остывший суп. Почему бы ей не усадить меня в коляску и не отвезти на кухню, чтобы я пообедал как все нормальные люди? Загадка. Наверное, ей попросту лень со мной возиться. Потом она торжественно вручает нам с Егором по гематогену. Затем Сонечка включает в соседней комнате телевизор и выбирает музыкальный канал. Подходит к книжной полке, не глядя выуживает книгу и протягивает мне. Я молю Бога, чтобы книга не оказалась «Капиталом» Маркса. Несколько раз она все же попадалась ей под руку. И мне приходилось вновь бездумно блуждать глазами по строчкам. Мне стыдно просить Сонечку подать другую книгу. А вдруг обидится? Скажет: «вот маленькая привереда. Это ему не так и то не эдак. Бегаешь тут вокруг них, как угорелая, а они все недовольны».

Иногда Сонечка приводит подругу. От Любани вечно пахнет табаком и водкой. Любаня - полная, с крашеными хной волосами и грубоватым голосом девушка. Она редко приходит с пустыми руками. Девчонки любят закрыться в зале и, перекрикивая надрывающийся телевизор, громко чокаться стаканами.

Егор в это время развлекается по-своему. Он тихонько крадется к кровати, выдергивает книгу из моих рук и вырывает несколько страниц. Тщательно скомкав, заталкивает бумажный комок мне в рот, приговаривая:

- На-ка, покушай, сопля!

И дико гогоча,шныряет в свою постель.

Несколько раз Егор лупцевал меня проводом от видика. Когда Егору тоскливо, он колет иголкой мне в спину. Ему нравится наблюдать, как я вздрагиваю и чешу уколотое место. Пожалуй, самая безобидная Егоркина забава - это раскалить монету и затолкать ее мне в трико. От этого весь пах и ляжки у меня в ожогах. Некоторые уже успели зарубцеваться, но есть и свежие, похожие на выпуклые пуговицы.

Однажды у Егора случился приступ. До смерти перепуганные дядя Женя и тетя Римма вызвали Скорую помощь. Моего мучителя увезли. Я остался в квартире один. Впервые вздохнул с облегчением. Валялся в кроватке, фантазировал, рисовал в голове всякие забавные ситуации и громко смеялся. Наблюдал за солнечным зайчиком, который так забавно прыгал по шторе. Казалось, будто бы он радовался вместе со мной, и от счастья скакал между складок велюровой шторы. Потом прилетела большая муха и засеменила по перилам моей койки. Я подмигнул ей:

- Привет, мой крылатый друг! Как настроение?

- Хорошо,- будто бы ответила она, и забавно потерев мордочку, взлетела на потолок.

Там она сделала круг почета и забралась на люстру.

- Иш ты какая!- шутливо погрозил я ей пальцем.- Хулиганка!

Муха слетела с люстры, немного покружила по комнате и вылетела в распахнутую форточку.

- «Прощай!- прокричал я,- возвращайся скорей!»

Над моей кроватью висел огромный ковер красного цвета со множеством всяческих завитушек и узоров. Я водил по ним пальцем, воображая огромный грузовик, который несется по извилистому шоссе. Останавливается в мотелях, водители там спят, а в ближайшем кафе едят шашлык.

Вдоволь навеселившись, я не заметил, как настал вечер. Соня сегодня не приходила, потому что был выходной день. А мне, как на зло, захотелось в туалет.

-Ничего,- успокаивал я себя,- потерплю, не маленький.

Глянул на настенные часы - было без двадцати десять.

-«Сейчас придут тетя Римма с дядей Женей и отнесут меня пописать»- размышлял я.

Хотел выбраться сам, но руки были слишком слабы, а стенки кровати – чересчур высокие. От попыток этих писать захотелось еще сильней.

Я старался не думать о том, что мочевой пузырь может лопнуть. Пытался хоть как-то отвлечься, но все было бесполезно. Дико заболел живот, будто бы там перекатывались огненные шары. Я свернулся калачиком и старался дышать как можно глубже и реже. Ничего не помогало.

Потом я обмочился. Сначала было приятно чувствовать, как теплая струйка бежит по моим ногам и живот постепенно сдувается. Боль, потерпев фиаско, отступала. Это воистину были секунды блаженства.

Но ночью я замерз до мозга костей! Хорошо еще, что я сообразил отбросить в сторону одеяло и оно не промокло, а то совсем бы мне худо сделалось. Я лежал на сырой простыне, закутавшись в одеяло. Зубы отстукивали барабанную дробь. К утру меня ненадолго сморило.

Мне всегда снится мама. Только почему – то всегда безликая. Вместо лица у нее размытое пятно. Вот мы катаемся на аттракционах. Пластмассовые лошадки прикреплены к крутящейся платформе. Мама сидит впереди. Платформа крутится, а я протягиваю к ней руки и зову: «мама, мама!» Играет оркестр. Музыка становится очень громкой. Я надрываюсь, стараюсь перекричать оглушительную музыку, но вдруг понимаю, что просто шепчу. И мама не слышит меня. Я сползаю с лошади, пытаюсь побежать, но не могу сделать и шага. Мои ноги будто приклеились к полу. А мама все удаляется и удаляется, пока не превращается в крохотную точку…

Проснулся я от дикого холода. За окном лил дождь. Ветер раскачивал форточку из стороны в сторону. Я приподнял голову, прислушался. Дома по-прежнему никого не было. Холодная судорога сковала тело, кожа покрылась мурашками. Ноги и спина нестерпимо зудели. Я забрался под одеяло с головой и стал ждать. Что же еще оставалось делать беспомощному уродцу с ногами как вата…

Вскоре послышался шум открывающийся двери. Затем сдавленные голоса и звон ключей.

«Пришли!»- обрадовался я, но, вспомнив про свой конфуз, спрятал голову под подушкой.

Тетя Римма вошла в комнату. Украдкой я выглянул из-под подушки. Моя приемная мать металась по комнате и собирала постельное белье. Ее глаза были красные, волосы взлохмачены.

-Так,- размышляла она вслух,- еще полотенце и пододеяльник, - фу, как мочой воняет!

- Жень,- крикнула она мужу, - иди сюда! Он тут обоссался, походу. Посмотри там горшок в кладовке.

Тетя Римма приподняла мою подушку, я притворился спящим. Она больно ткнула пальцем мне в голову:

- Что ж ты делаешь, негодяй! У нас такое горе - Егорка в больнице, а ты ссышься!

-Извините,- прошептал я,- я не нарочно.

-О, Господи,- вздохнула тетя Римма.

Вошел дядя Женя и поставил горшок под кровать.

- Неси его в ванную и искупай!- командовала тетя Римма,- я пока поменяю тут все. Фу, воняет-то как!

- Кушать хочешь,Саш?-спросил дядя Женя, поливая на меня из ковшика.

Я кивнул, опустил глаза и стал рассматривать мыльный пузырик, который кружил вокруг моего колена.

- Ты уж прости, не покормили тебя, - говорил он,- закрутились мы с Егорушкой... Плохо ему…. Под капельницей лежит. Скоро и твоя помощь ему понадобится. Вот оклемается немного...

Потом он усадил меня на стиральную машину и бережно обтер махровым полотенцем, на котором серыми нитками было вышито «Евгений».

Дядя Женя был единственным человеком в этом доме, у кого в груди билось настоящее человеческое сердце. Только робкое и безвольное.

Как и сказал дядя Женя, на следующий день меня отвезли в больницу. Предварительно накормили от пуза, вручили огромную плитку шоколада с бокалом горячего чая. Я быстро ее слопал. Затем меня уложили на кушетку и вонзили катетер в вену.

Процесс пошел. Насос заработал.

Вскоре Егор поправился. Кололи ему уже только витамины. Его щеки вновь залились румянцем и он стал потихоньку выбираться из палаты и носиться по коридору, как ошпаренный. Я же, напротив, сделался бледным как смерть, руки, и без того худые, превратились в тонкие нити.

Мне тоже стали делать витаминные уколы. В попу и плечо.

Тетя Римма навещала нас по три раза на дню. Приносила сладости и фрукты. Мне тоже кое-что перепадало.
Дядя Женя притащил маленький черно-белый телевизор и настроил его на детский канал. Там целыми днями крутили мультфильмы.

И слава Богу! Телевизор хоть на какое-то время займет Егора, а то я уже стал замечать, как он хитро косится на меня, замышляя, наверное, очередную гадость.

Мои предположения подтвердились.

Проснувшись от нестерпимого жжения (Егор чем-то обмазал мое тело), я увидел, как он распутывает узелок на моей веревочке с кулоном.

- Что ты делаешь?!- закричал я, - убери руки, гнида!

-Заткнись ты, - прошипел он, и что было силы дернул за веревочку. Она лопнула, до крови располосовав мою шею.

Егор размахнулся и выбросил кулон в открытое окно.

Мое сознание помутнело. Я бешено вскрикнул и вцепился ему в шею. Руки сделались каменными. Я сильней и сильней сжимал хватку. Егор хрипел, изо рта текла слюна, он судорожно колотил ногами по кровати, пытался разжать мои пальцы, хватал губами воздух, бил меня по рукам…

Я бы придушил его, если бы в палату не вошла медсестра.
Это немного привело меня в чувство, и я отпустил Егора. Тот, пошатываясь и кашляя, побрел к своей койке.

- Это что это у нас за игры!- всплеснула руками медсестра,- выздоровели уже? Скоро выпишем, и играйте себе на улице сколько влезет! Устроили тут войнушку, хулиганьё эдакое.

- Он чуть не убил меня, этот придурок!- сказал Егор, - чуть не задушил!

Он поглаживал шею.

- Ну,ну. Хватит. Не задушил чуть, - ответила медсестра,- ты посмотри на него. Два мосла и кружка крови. Сейчас вам ужин принесу, потом выключите телевизор свой и спать.

Она вколола мне что-то и вышла.

Ужинать я не стал. А только отвернулся к стене, накрылся одеялом и горько зарыдал.

В ту ночь я не мог уснуть. Ворочался с боку на бок, если и забывался на несколько минут, то снились кошмары….

Я видел, как Егор встал с кровати, на цыпочках подошел ко мне, поводил перед лицом ладонью, проверяя, сплю ли я. Затем вернулся, взял подушку и еще медленней обычного, зловеще так, стал приближаться.

Когда он опустил подушку на мое лицо и прижал ее всем телом, сопротивляться не было сил. Не было и желания. Через мгновение стало нечем дышать, в глазах зарябили огоньки, и я увидел, как капля крови срывается с иглы и разбивается о мою ладонь. Я подношу руку ко рту и слизываю кровь. Она кисло-сладкая. По телу расползается привычная усталость. В голове шум. Мысли наталкиваются друг на друга. Хочется спать. Я засыпаю…

по материалам сайта proza.ru

Спасибо!!! Хорошие статьи.

Притчи о благородстве и коварстве

Асна Сатанаева

ЦЕНА СВОЕВРЕМЕННОСТИ
В горном ауле не было ни больницы, ни клуба, ни магазинов. Путь к соседнему селению, где все это имелось, преграждала скалистая гора, и туда можно было попасть только в обход - по каменистой и длинной дороге.

Одна старушка, карабкаясь по ней, сломала ногу, и, вовремя не получив помощи, умерла.

Старик, похоронив жену, сразу же пошел пробивать в скале дорогу. Каждый день он долбил, копал, убирал камни...

- У тебя не хватит сил, безумец! – кричали соседи, наблюдая издали за его непосильной работой.

- Не судите по силе рук, а судите по силе сердца, - отвечал он им. - Жизнь дана на добрые дела: хотите – помогайте!

Но никто не встал рядом. Силы убывали и, боясь, что на самом деле он не выдержит и умрет, не успев закончить начатое, обратился к местной власти. Но и там от него отмахнулись погрязшие в безделье и лени:

- У нас нет никакой техники. Как мы тебе поможем?!

- Жемчужина лежит на дне морском, а падаль плывет на поверхности, - проворчал старик, и вернулся к своему делу...

Дорога, которую он завершил через два года, в соседний аул теперь занимала лишь один час пешком. Люди прозвали старика - «Побеждающий скалы».

Местная власть тоже опомнилась:
- Что ты хочешь за свою работу?

- Требовать благодарности за каждое из своих благодеяний – значит, торговать ими, - умер старик со словами.

Сделанное не вовремя - все равно, что не сделанное.

МЕСТЬ ДОБРОМ
Жил один талантливый Поэт. Свободный певец, он отличался от других откровенным издевательством над попытками собратьев по перу угодить власть предержащим любым способом - одами, стихами и дифирамбами.

Объединившись, те объявили Поэту жестокую войну: критиковали манеру его мышления, независимость поведения, его поэтические формы и ритмы… Злой плачет от зависти.

Ставшие ради куска хлеба холопами, челядью и прислугой, доносами наверх они сумели выдавить его из своих рядов, устроив напоследок показательный концерт.

Но те, кто встал на его пути тупостью камня, были посрамлены - не везде сидели чинуши. Нашлись такие люди, которыми талант ценился превыше всего, и, благодаря им, Поэт вскоре вознесся - стал в столице большим начальником - ведь глубокие реки текут неслышно...

Через несколько лет, возвращаясь с работы, Поэт столкнулся с одним из тех, кто особо ярился на том памятном собрании.

– Ты – здесь?! Как?!.. Министром?.. – Он был заметно потрясен. Опустил голову. Но тут же с надеждой заглянул Поэту в глаза. – А-а-а… Не мог бы ты... помочь? Мне не удалось устроить в клинику заболевшую дочь…

– Доброму человеку и чужая болезнь к сердцу, – промолвил Поэт и принялся звонить кому-то. Девушку взяли на лечение.

Однако тот напомнил о себе через месяц:
– Дочь выздоровела и нам... надо возвращаться. Но билетов на самолет не смог достать - сезон. Помоги…те! – Так и не смог он выжать из себя слова благодарности за уже оказанную помощь.

Поэт, вручая ему билеты, от денег отмахнулся:
– Учись доброму – худое на ум не пойдёт. - Бывший враг, пряча глаза, ушел.

Раны от побоев – врачевание против зла.

ЭТО Ж МОЁ СЛОВО!
Однажды Кази пригласили на свадьбу тамадой.

И вот там его острый слух уловил, как одна разведенка, с виду симпатичная, громко шепчет другой женщине:
– Ах, как огромен этот Кази! И как несчастна жена, вынужденная терпеть такой вес…

Живо обернувшись к ней, Кази с лукавой усмешкой парировал:
– Если ты меня хочешь, не бойся моих размеров, красавица…

– Аллах! У тебя слово еще тяжелее, чем ты сам! - смутилась та.

– А это - как я сам захочу, милая, – возразил он. - Мое слово может быть легче ласточки, слаще меда, горше перца, острее иглы, мягче груди, справедливее Аллаха…

Слово зависит от того, на кого направлено!

РАЗУМУ БЕЗ ХИТРОСТИ НЕ БЫТЬ
Однажды тигр пошел в лес на охоту, прихватив с собой волка и лису. Им удалось задрать трех зверей: антилопу, оленя и зайца.

Тигр посмотрел на волка и приказал:
– Раздели ты добычу!

– Го-о-о-сударь, – затараторил волк с готовностью. – Зачем делить добычу, когда она, можно сказать, сама делится? Антилопа, как самая большая из зверей – ваша доля. Олень немного меньше, и она будет моей. А заяц - он меньше всех, пусть достанется лисе.

Но тигр разгневался его делением и так хватил его лапой, что из волка дух вылетел.

Обернулся к лисе:
– Дели ты теперь добычу!

– Госуда-а-а-рь, – проворковала лиса. – А зачем ее дели-и-и-ть? Совсем не-е-е-зачем это де-е-е-лать! Вашему величеству уже подошло время обедать, поэтому сейчас следует, в первую очередь, скушать антилопу, а потом... отдохнуть вон под тем тенистым деревом. А как проснетесь, съедите оленя – ведь после сна всегда хочется хорошо-о-о поку-у-у-шать… Ну... а потом наступит и черед за-а-а-й-ца.

– А кто тебя научил так правильно делить добычу? - спросил довольный тигр.

– Ошибка волка, ваше величество, – скромно опустила глаза та.

– Хорошо… Но, если я все съем, что же сама ты будешь есть?

– В-а-а-ше вели-и-и-чество! Не беспокойтесь обо мне! С меня хватит и объедков!..

Предел хитроумия – умение управлять, не применяя силы.